Предательство чертыхалось в нем, сквернословило, подшептывало о том, что в конечном итоге рядом не останется никого. Алые глаза смотрели на него отовсюду с недоверием, презрением, черной, вязкой кровью мертвецов омывали его шею и волосы, растрепавшиеся от ветра. Сколько еще «своих» падет не от его руки, но косвенно? За чью еще жизнь он рано или поздно перестанет себя винить?
Не прошло и часа, чтобы Мадара не вспоминал, как, захлебываясь, Изуна слепо протягивал к нему дрожащие руки и почти умолял забрать его глаза. Только так он сможет одержать верх.
А себя оставалось корить исключительно за то, что смотрел не в ту сторону. Хаширама еще куда ни шло, как был дураком, так и остался, а вот его младший братец с колючим, как острие меча, взглядом – настоящая напасть, змея, неожиданно выползшая из колодца.
Когда Изуна умер, Мадара не посчитал нужным ждать. На его руках все еще была кровь брата, его одежда вся посерела от пыли, а подол плаща свисал рваными клочьями – Хаширама был чертовски сильным сукиным сыном. Учиха болезненно, почти безумно, ухмыльнулся и, накрыв темноволосую голову Изуны белой простыней, громко хлопнул дверью, оставив последний верный ему отряд соклановцев в недоумении.
Больше никаких попыток сойтись с Сенджу. Скорлупа их мнимого мирного существования треснула и рассыпалась в прах. В конце концов, только в бесконечных войнах они хоть что-то могли доказать. Запах крови, лязг металла, крики боли и возгласы триумфа – все это приводило Мадару в неописуемый восторг.
Когда Учиха покинул комнату, пропитанную смертью, оказалось, что давно стемнело, и воздух стал ледяным, жалящим, подобно клинку. Ветер не отрезвлял, лишь раззадоривал одну единственную мысль, не дающую покоя.
Убей их всех. Начни с ублюдка Тобирамы и закончи его легкомысленным братом, одержи над ним верх хотя бы теперь, когда больше нечего терять.
Даже в таком состоянии Мадара, не прилагая усилий, мог одолеть весь клан Сенджу в одиночку, если под ногами не путался их лидер, поэтому попасть в их резиденцию труда не составило абсолютно. Учиха не любил скрываться во тьме, как вор, куда больше ему было бы по душе бросить вызов, доказать свое величие, заставить каждого из присутствующих преклонить голову. Но, в таком случае, непременно явится Хаширама, который не даст в обиду младшего брата, снова, как в их общем детстве, бросится его защищать, и тогда они продолжат завершившуюся накануне свистопляску. Никакого смысла. Все как предпочитают Сенджу.
Ну так в чем же здесь несправедливость? Тобирама уже не маленький и беззащитный, и только его вина в том, что он все равно в подметки не годится ему, Мадаре. Младшие братья тоже умирают на войне, а Изуну лишил жизни именно этот белобрысый выродок врага. О каких вообще жалости и понимании может идти речь?
Учиха не сомневался, что Тобирама заранее знал о его визите. Ему было любопытно, что же младший Сенджу предпримет на этот раз, когда Хаширамы не окажется рядом. Разве что от себя Мадара не ожидал в мгновение проявившейся ярости, желания разорвать на куски и преподнести их «избранному правителю», небрежно швырнув под ноги. Да, именно так он и поступит. Искромсает убийцу своего брата до неузнаваемости.
В полумраке комнаты хищно поблескивал краснотой Шаринган, одно движение – и Тобираме конец. Но Мадаре было этого недостаточно, слишком свежо воспоминание о том, как Изуна бесконечно корчился в агонии, стонал от боли и инстинктивно зажимал сквозную рану, сочащуюся бурным потоком крови. Крови Учиха.
Он не против заставить появиться на этой невозмутимой, хмурой роже выражению ужаса, он будет ломать на части и склеивать снова, чтобы сделать кое-что пострашнее. Только тогда его жажда мести схлынет по крайней мере до утра.
- Ты ведь не думал, что я закрою на это глаза, - каждое слово, как ядовитый плевок, в каждом созвучии столько ненависти, что дай ей волю, и она смоет целую страну.
Мадара вытер руки о плотные шторы, и на них расползлись багровые пятна.